Вдруг ангелы с лазури низлетели

С отрадою к страдальцам той страны,

Но прежде свой небесный дух одели

В прозрачные земные пелены,

И вестники благие Провиденья

Явилися, как дочери земли,

И узникам с улыбкой утешенья

Любовь и мир душевный принесли.

Строки А.И.Одоевского посвящены княгине Волконской, но ведь не случайно же поэт употребляет множественное число: он пишет обо всех этих мужественных женщинах.

Рассказывая о жёнах декабристов, я несколько раз столкнулась с комментариями, в общем-то очень доброжелательными, но, тем не менее, явно показывающими, что авторы их не очень хорошо представляют себе, что сделали эти женщины не только для своих мужей, но и для их товарищей по каторге.

Начнём с самого простого. Развод в дворянском обществе того времени был почти невозможен, и даже если его получали, пятно позора касалось женщины. После вынесения приговора декабристам жёнам их было официально разрешено развестись с мужьями и вступить в новый брак. Были те, кто это сделал. В каждом случае была своя причина (может быть, со временем я вернусь к ним). Были те, кто не смог приехать к мужьям, хотя и хотел этого (и о них, возможно, будет речь впереди). Одиннадцать женщин разделили судьбу своих супругов и женихов.

Сейчас иногда можно встретить и такое мнение: ну и что такого, имели же они прислугу, жили в своих домах – в чём подвиг? И никто из говорящих это не задумывается о том, что всё видимое благополучие было уже после, а до того…

Представим себе: наконец получено разрешение, и женщина едет к мужу. И вот уже на пути ей вручают бумаги, которые она должна подписать. Вчитаемся (подчёркивание везде моё):

«Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, сделается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женой ссыльнокаторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить всё, что такое состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать ее от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущую равную с ними участь, себе подобной; оскорбления сии могут быть даже насильственные». Потом станет ясно, что люди «презрительного класса» как раз будут относиться к жёнам декабристам с величайшим почтением («Мы видели с их стороны лишь знаки уважения; скажу больше: меня и Каташу [Трубецкую] они просто обожали и не иначе называли наших узников, как «наши князья», «наши господа», а когда работали вместе с ними в руднике, то предлагали исполнять за них урочную работу; они приносили им горячий картофель, испеченный в золе» - М.Н.Волконская), а оскорбления, если и будут, то от офицеров (не солдат!) охраны – об этом позднее напишу. Но запугивали и не запугали!

«Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне». К счастью, этот пункт не был выполнен.

«Ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено; это запрещается существующими правилами и нужно для собственной безопасности по причине, что сии места населены людьми, готовыми на всякого рода преступления». А средства были нужны, имеющихся не хватало, экономили на всём.

«Отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших». Было разрешено иметь при себе прислугу. Но… Прежде всего, женщины обязались: «Не должна я к себе нанимать никаких иных слуг или работников, а довольствоваться только прислугами, предоставленными мне: одним мужчиною и одною женщиною, за которых также ответствую, что они не будут иметь никакого сношения с моим мужем, и вообще за их поведение». Была, конечно, верная нянюшка Фонвизиной, прожившая рядом с ней все страшные годы Но был и посланный старухой Анненковой с невестой сына Андрей, который буквально ограбил свою хозяйку (украл две тысячи рублей, которые она «сберегла в волосах» и ещё «разные вещи», обсчитывал её на прогонах) и даже, как она подозревала, пытался отравить Анненкова. М.Н.Волконская вспоминает: «Наши девушки стали очень упрямиться, не хотели ни в чем нам помогать и начали дурно себя вести, сходясь с тюремными унтер-офицерами и казаками. Начальство вмешалось и потребовало их удаления». Нужно было всё делать самим, а ведь все эти дамы попросту ничего не умели! Пришлось учиться…

А. Е. Розен писал: «Странным показалось бы, если бы я вздумал подробно описать, как они сами стирали белье, мыли полы, питались хлебом и квасом, когда страдания их были гораздо важнее и другого рода, когда видели своих мужей за работою в подземелье, под властью грубого и дерзкого начальства».

Приехав к месту заключения мужа, женщины давали ещё одну подписку, обещая без разрешения коменданта «не… искать свидания с ним [мужем] никакими происками и никакими посторонними способами», видеться с мужем «токмо в назначенные для того дни и не чаще, как через два дня на третий», не доставлять ему и не принимать от него никаких вещей, не отправлять и не получать писем «иначе, как токмо чрез Коменданта», не тратиться ни на что без разрешения коменданта… И – венец всего! «Обязуюсь иметь свидание с мужем моим не иначе, как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время и в присутствии дежурного офицера, и не говорить с ним ничего излишнего, паче чего-либо не принадлежащего; вообще иметь с ним дозволенный разговор на одном русском языке». И, конечно же,- «Не должна я сама никуда отлучаться от места того, где пребывание мое будет назначено, равно и посылать куда-либо слуг моих по произволу моему без ведома г. Коменданта или, в случае отбытия его, без ведома старшего офицера». Приехав в Сибирь, они уже не имели права выехать отсюда даже после смерти мужа.

Да, потом, в Чите, будет Дамская улица, где женщины выстроят себе дома и будут жить в относительном комфорте, а пока приходится ютиться в крестьянской избе. «Она была до того тесна, что когда я ложилась на полу на своем матраце, голова касалась стены, а ноги упирались в дверь. Печь дымила, и её нельзя было топить, когда на дворе бывало ветрено; окна были без стёкол, их заменяла слюда»,- вспоминает Волконская. Думается, что в «столицах» даже самые малообеспеченные из них жили куда комфортнее (а Трубецкая, например, вообще «выросла в Петербурге, в великолепном доме Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежавшим Нерону, приобретённым ее матерью в Риме»).

Были и другие беды: «Ко всем страданиям, которые испытывались нашими заключёнными, прибавилось еще новое: на них напали клопы… Когда я возвращалась из тюрьмы, я вытрясала свое платье, так их на мне было много. Для наших это было почти равносильно наказанию, налагаемому в Персии на преступников, которых отдают на съедение насекомым» (снова из воспоминаний Волконской). Приходилось на первых порах отказывать себе во всём: «Мы ограничили свою пищу: суп и каша – вот наш обыденный стол; ужин отменили. Каташа, привыкшая к изысканной кухне отца, ела кусок чёрного хлеба и запивала его квасом».

Во имя чего же приносились эти жертвы? Можно сказать смело: во имя жизни. Если бы не самоотверженность прекрасных женщин, скорее всего, очень скоро декабристы погибли бы. Вот выдержка из рапорта лекаря Благодатского рудника: «Трубецкой страдает болью горла и кровохарканьем. Волконский слаб грудью. Давыдов слаб грудью, и у него открываются раны». Волконский и Трубецкой вернулись из Сибири, проведя там 30 лет, Давыдов не дожил до амнистии года. Но прожили бы они столько, не будь с ними рядом жён? Думаю, что нет.

Л.Н.Толстой в неоконченном романе «Декабристы» говорил о своей героине: «Она поехала за мужем в Сибирь только потому, что она его любила; она не думала о том, что она может сделать для него, и невольно делала всё... больше счастия ни одна женщина не могла бы дать своему мужу»

Когда свидания не разрешались, женщины приходили к забору острога и иногда просто смотрели на заключённых – и для тех это было счастьем. Забывался «край, слезам и скорби посвящённый»…

Декабристам запретили переписку. Но женщины имели на неё право, и они стали переписываться с близкими каторжан от их имени. Каждой из них приходилось писать до тридцати писем «в почту». Что это значило для декабристов и их родных, думаю, не требует пояснений.

Некоторым из них пришлось оставить в России детей. Это труднее всего понять и объяснить. Что тут скажешь? Наверное, только слова, вложенные Н.А.Некрасовым в уста Марии Волконской:

Да, ежели выбор решить я должна

Меж мужем и сыном — не боле,

Иду я туда, где я больше нужна,

Иду я к тому, кто в неволе!

И естественно, что эта жизнь забирала силы… Три женщины навсегда остались в Сибири. И если смерть 54-летней Е.И.Трубецкой ещё можно посчитать естественной, то гибель (не побоюсь этого слова!) 28-летней А.Г.Муравьёвой и 31-летней К.П.Ивашевой страшна и безвременна.

А те, что вернулись? Снова отрывок из «Декабристов» Толстого: «Всякий, взглянув на Наталью Николаевну, должен был понять, что от неё ждать нечего, что она уже давно когда-то положила всю себя в жизнь и что ничего от неё не осталось. Осталось достойное уважения что-то прекрасное и грустное, как воспоминание, как лунный свет». Тяжело смотреть на их фотографии и портреты и осознавать, что, по нашим понятиям, это ещё вовсе не старые женщины.

Врач и общественный деятель Н. А. Белоголовый, воспитанный декабристами, писал: «Нельзя не пожалеть, что такие высокие и цельные по своей нравственной силе типы русских женщин, какими были жёны декабристов, не нашли до сих пор ни должной оценки, ни своего Плутарха…»

Нет, их оценили! П. А. Вяземский, встретивший Волконскую и Муравьёву накануне их отъезда в Сибирь, отметил: «Что за трогательное и возвышенное обречение. Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории. В них, точно, была видна не экзальтация фанатизма, а какая-то чистая, безмятежная покорность мученичества, которое не думает о Славе, а увлекается, поглощается одним чувством, тихим, но всеобъемлющим, все одолевающим». И даже Николай I много лет спустя сказал: «Они проявили преданность, достойную уважения, тем более, что столь часто являлись примеры поведения противоположного».

Давайте же повторим за Н.А.Некрасовым:

Кто помнит ту годину роковую,

Тот знает сам, как много славных жён

Вослед мужей ушло в страну чужую…

Как ни смотри на драму тех времён,

Высок и свят их подвиг незабвенный!

Как ангелы-хранители они

Явилися опорой неизменной

Изгнанникам в страдальческие дни…

Пленительные образы! Едва ли

В истории какой-нибудь страны

Вы что-нибудь прекраснее встречали.

Их имена забыться не должны.

Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Рассчитываю написать обо всех женщинах.

"Карта» статей на эту тему здесь

Навигатор по всему каналу здесь