Есть мнение, что знаменитый историк Лев Николаевич Гумилёв прямо объявил монголо-татарское иго вымыслом, назвав и время фальсификации, призванной подчеркнуть «рабское происхождение русских» – XVIII век, – и непосредственных виновников – немецких профессоров Байера, Шлёцера и Миллера. Это одно из – нужно отметить, – многочисленных альтернативных мнений, основанных на выдуманных цитатах. Унылых глупостей Гумилёв, конечно же, не писал. Будучи человеком истинно творческим, Лев Николаевич летал куда выше, нежели может досягнуть воображение современных фриков.

Положение Гумилёва – двойственное. Все слышали о его – не признанной академической историей – теории пассионарного этногенеза. Топоним «Великая Степь» с подачи Гумилёва вошёл в русский язык. И некогда он – сын четы великих поэтов – Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, – прошедший войну и – дважды! – сталинские лагеря, – был чрезвычайно популярной, знаковой персоной в кругах советской интеллигенции. Тем не менее, столь благоприятное сочетание факторов почему-то не имело громких последствий. О теории слышали все, – но и не более того.

...Начать же стоит с того, что Гумилёв – действительно исследователь – историк, географ, археолог, – не занимавший высоких постов, публиковавшийся мало, имевший сложную, неоднозначную репутацию в учёных кругах, однако, совершивший многое. Вклад Гумилёва в науку отрицать невозможно. Хотя и вложил он туда не совсем то, чем знаменит.

Известность же к Гумилёву пришла после выхода книги «Хунну: Срединная Азия и древние времена». Обратить внимание стоит сразу на слово «Срединная» (вместо «Средняя»), – человек Гумилёва читавший то, что цитата фальшивая, заметит сразу. Как «Хунну» (вместо «Гунны»), так и все прочие работы данного автора отличались нехарактерным для трудов научных изысканным литературным стилем, великолепным, хотя и претенциозным языком, воспринимаясь, скорее, как романы…

В «Хунну» же проявились и другие черты, ставшие для работ Гумилёва общими. Это, действительно, были именно романы. Коллеги немедленно поставили Льву Николаевичу на вид недостаточное владение материалом, массу ошибок, постоянную выдачу домыслов за факты и – бросающуюся в глаза предвзятость, – «тюркофильство». С тем что гунны являлись тюрками, наука была полностью согласна с автором. Однако, большинство исследователей не считало это достаточным поводом для приписывания степнякам безмерного количества достоинств, побед, подвигов и заслуг перед человечеством.

...Собственно, – это проявилось в других работах, после того, как Гумилёв занялся историей Монголии и походов Чингисхана, – он действительно отрицал «иго». Но совсем в другом смысле. Утверждал, что завоевание таким прогрессивным и пассионарным народом, как монголы, стало благом для Руси.

О пассионарности, впрочем, было уже и в «Хунну». Но прежде, всё-таки, о том, почему после публикации книги, подвергшейся резкой и обоснованной критике, Гумилёв в число ведущих советских историков, всё-таки, вошёл. Там же, – прямо среди фантазий, полной космических излучений паранауки и восхитительной литературщины, – оказалось очень много ценных наблюдений. Гумилёв увязывал историю регионов (только степных, иными он не занимался) с их географическими особенностями – «кормящим ландшафтом», определявшим особенность не только экономического, но и культурно-политического развития народов. Также, он увязывал исторические события с изменениями климата, в различных частях Великой Степи происходившими. Все это исследовалось, – не только Гумилёвым, – и большей частою полностью подтвердилось.

...Однако, заслуги Гумилёва оказались интересными только специалистам. Да и сам быстро потерял интерес к науке. В каждой последующей его работе «пассионарного этногенеза» становилось больше, а действительных исследований меньше.

И, собственно, об этногенезе. Гумилёв считал, что «этнос» (не вполне совпадающая с «народом», «народностью» или «нацией», – даже с «этносом» у других авторов, – сущность), рождается и, пройдя путь развития примерно за 1000 лет – умирает. Достигнув максимума пассионарности (количественной доли жертвенных альтруистов в популяции) где-то в возрасте 500 лет. Теория обосновывалась массой примеров и массой же строгих математических – то есть, подразумевавших грубую, по методу Фоменко, подгонку решения под ответ, – расчётов.

Гумилёв даже видел районы «пассионарных толчков» – новые этносы порождавшие. Появление на карте полос длиной 2-4 тысячи и шириной 300 километров он объяснял неизвестной природы воздействием из космоса. Вообще же, утверждал, что «биогеохимическая энергия живого вещества биосферы аналогична электромагнитной, тепловой, гравитационной и механической». Указания же на недопустимость использования бессмысленных наборов слов в научных работах мрачно игнорировал.

...То что креатив Гумилёва не был принят академической наукой, конечно, можно объяснить заговором англосаксов и косностью официальной науки. Люди, с доказательствами приводимыми Гумилёвым не знакомые, обязательно захотят узнать, кто и как эти доказательства опроверг… Но тут – нюанс. Будучи, – с одной стороны, – типичной альтернативно-научной теорией, «пассионарный этногенез» в оригинальном виде не был принят вообще никем.

Важнейшие, – наиболее важные и привлекательные для альтернативного крыла, – черты в теории Гумилёва отсутствовали. Она не «опровергала» и не отрицала решительно ничего «официального». Ни хронологии, ни даже «ига». А на существование некого «заговора» даже не намекала. Гумилёв только давал своё объяснение историческим событиям, о которых можно узнать из учебника.

Плюс про «Тартарию» и «арктическую прародину» у Гумилёва тоже не было ни слова. До реверансов по адресу многострадального от происков Ватикана великого русского народа автор не снизошёл. Льстить публике он не считал необходимым. В отличие от Фоменко, Гумилёв действительно верил в то, что выдумал.