Он мог бы стать и литератором, многостраничные сочинения писал с отрочества, знал восемь языков, был филологически одарен. Его ранние работы иллюстративны, сюжет полностью закреплен на литературной основе: Анна Каренина прощается с сыном, Моцарт и Сальери, Гамлет и Офелия. Михаила Врубеля очевидно увлекает яркая драматическая коллизия.

Современную литературу он знал плохо и не любил, на ночь читал Гомера в оригинале, дескать, очень успокаивает после суеты прошедшего дня. «А вашего Льва Николаевича почитаешь – так и не заснешь» – говаривал Врубель.

Темы для панно, предназначавшихся в павильон Нижегородской ярмарки, он выбрал сам: «Принцесса Греза» и «Вольга и Микула Селянинович». Пьеса Ростана была тогда у всех на слуху, модная опера на пике успеха, выпускался шоколад и духи с тем же названием, т.е. эта тема была так популярна, что и не оригинальна. Тема – да, но «Принцессса Греза» как произведение Врубеля была оригинальна и остра до непонимания. Это про недостижимую мечту художника – объяснял автор свое панно, а панно «Вольга и Микула Селянинович» – про русскую силу. Как и зачем сочетаются эти две темы в одном пространстве было понятно только Врубелю, стилизовавшему их в личной версии модерна, то есть объединившим их формально, приемом.

«Богатырь» стилистически адекватен тексту русской былины, он написан так, что глаз зрителя вязнет в живописном буреломе, застревает среди обилия деталей. Богатырь прорастает в коня, конь в пейзаж, это всё – суть одно. Если другой богатырь посильнее сумел бы ухватить врубелевского и выдернуть его из картинного пространства, то за ним потянулся бы и его скаковой битюг, и елочки, и лес с облаками, и, при завершенном до конца выдергивании, на картине бы остался пустой белый грунт, пошедший сеткой трещин от богатырских игр.

В картине ничего не происходит и никто (и ничто) не движется, как, собственно, и в былине, чей звукоряд вводит слушателя в транс, расшевеливая его хтонические ресурсы: «Чтобы сошку с земельки повывернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили-б сошку за ракитов куст» – рефрен этих строк – лексический шаманизм, языческие заклинания под гусли. Единственное, что не дает зрителю пропасть в мире Врубелевского «Богатыря» – птица в правом нижнем углу. Это не сокол и вообще таких птиц, по уверению зоологов, не существует (даже здесь Врубель не документалист, а поэт). Хищник вылетает на охоту из своего замершего мира в наш живой. И другой добычи, кроме нас, у него нет.

Работа «Утро» – концентрат декаданса, настроение fin de siecle. Декоративность, одноплановость, ослабленный контраст живописного строя, персонажи – четыре наяды-дриады, отвечающие за вверенные им стихии: утренний луч, туман, вода и земля. Эстетское языческое пиршество, стушеванные цвета, нерастаявший морок ночи. Практически иллюстрация-декорация к пьесе Треплева из «Чайки» – разные души, соединяющиеся в одну мировую душу, болотные огни, почти пахнет серой. Врубель отмахивался от критиков: декадентство – это новое Возрождение.

Прочтя «Святого Сатира» Анатоля Франса, Врубель за неделю пишет своего «Сатира» или «Пана». Поместив его в узнаваемый среднерусский пейзаж, взятый с натуры в Орловской губернии, он получает парадоксально сбалансированную эклектику. На фоне нежного ландшафта сидит нежный Сатир, занимая чужую вакансию – место русского Лешего. Литература Франса чудовищна по качеству и типична в плане брожения европейских умов конца 19 века. Из этой истории несостоятельной жизни и греховной смерти монаха-минорита Врубель выбирает только мотив пожилого Сатира, чья активность теперь выражается в разговорах-воспоминаниях и визитах в образе привидения. Смиренная плоть и стариковское смирение вроде бы хорошо связаны с родственным пейзажем, пластическое решение превосходно, голубые выцветшие глаза поддержаны водяными отсветами и цветком у козлиных копыт. Но Врубель самовластно вводит в образ Пана то, чего совершенно нет у Франса, и этими деталями, даже если мы оставили их незамеченными, вселяет в нас подспудное беспокойство, ожидание тревожных перемен кажущейся идиллии. Вплотную к светлым глазам получеловека художник располагает штрихи, напоминающие грубые шрамы со следами швов. И это знак как прожитых страданий, так и грядущих трагических неожиданностей.

Вряд ли Врубель слышал что-либо о Валерии Брюсове до того, как ему заказали его портрет. Но о символизме точно знал: Коровин вспоминает, как он, восхищенный символистами, читал их в общей компании. Врубель послушал, взял листок бумаги и через несколько минут прочел очень недурные стихи в этом стиле, которые он только что сымпровизировал. Брюсова очень жалел, что работа не была остановлена раньше, до того, как художник решил изменить готовый фон - сиреневый куст, планируя нарисовать свадьбу Амура и Психеи.

Книга пророка Иезекииля полна тяжкий испытаний и заданий, которые Господь дает пророку ради наказания и исправления мятежного дома Израилева. Пророк, например, среди многого прочего, должен пролежать 390 дней на одном боку – по дню за год неправедной жизни избранного народа. «Видение пророка Иезекииля» – одна из последних работ Врубеля, которую он делал перед наступившей слепотой. Уже незрячим художника мучила бессонница, во время которой его зачастую заставали стоящим ночь напролет. На уговоры хотя бы присесть Врубель отвечал, что если он простоит сто дней подряд, к нему вернется зрение. Задания такого характера в церковной терминологии называются епитимьей.

Эта заметка обзорного характера сделана по материалам выставки Врубеля в Русском музее и по результатам моих авторских экскурсий по экспозиции.

Ещё о гениальном художнике